Неточные совпадения
Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок — на память?.. А смешно подумать, что на вид я еще
мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят,
кровь кипит…
— Он сам первый начал! — закричал
мальчик в красной рубашке раздраженным детским голоском, — он подлец, он давеча в классе Красоткина перочинным ножиком пырнул,
кровь потекла. Красоткин только фискалить не хотел, а этого надо избить…
Эту операцию делали тоже в «мыльнях», но здесь
мальчика с тазом не было, и
кровь спускали прямо на пол.
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю
кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с
мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
— Какая молодежь, — беззвучно шепчет он, — какая чудесная, чистая, славная русская молодежь! И каждый из этих
мальчиков готов с радостью пролить всю свою
кровь за наше отечество и за меня!
— Почему же не дадут? Что ты такое говоришь? Государственная тайна, что ли, это? — горячился Сверстов. — Ведь понимаешь ли ты, что это мой нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом
мальчика дал, что я разыщу убийцу!.. И как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно, изречение, что
кровь человеческая вопиет на небо…
«Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего
мальчика, омыла его своей горячей
кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет бояться и мальчик-джигит».
Случилось, что Боря проколол себе ладонь о зубец гребня, когда, шаля, чесал пеньку. Обильно закапала на снег алая
кровь, мужики, окружив
мальчика, смотрели, как он сжимал и разжимал ярко окрашенные пальцы, и чмокали, ворчали что-то, наклоняя над ним тёмные рожи, как большие собаки над маленькой, чужой.
Тут каждая мелочь напоминала ему о прошлом, когда его секли и держали на постной пище; он знал, что и теперь
мальчиков секут и до
крови разбивают им носы, и что когда эти
мальчики вырастут, то сами тоже будут бить.
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча работать… На белую кору березовых дров капала
кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и
мальчик видел их…
— Да… до
крови!.. Как шел он потом, так плакал… — вполголоса рассказывал
мальчик.
— Хороший
мальчик! — повторил Телепнев и в ужасе поднял обе руки. — Нет, подумать только, подумать только! Хороший
мальчик — и вдруг разбой, гр-р-рабительство, неповинная
кровь! Ну пойди там с бомбой или этим… браунингом, ну это делается, и как ни мерзко, но!.. Ничего не понимаю, ничего не понимаю, уважаемая, стою, как последний дурак, и!..
— Вы видите, какой он
мальчик: пьет
кровь и говорит, что это Россия.
Все еще
мальчик, несмотря на пролитую
кровь и на свой грозный вид и имя, узнал он впервые то мучительнейшее горе благородной души, когда не понимается чистое и несправедливо подозревается благородное.
— Вставай, я никому не скажу, — сказал он шёпотом, уже понимая, что убил
мальчика, видя, что из-под щеки его, прижатой к полу, тянется, извиваясь, лента тёмненькой
крови.
Зизи и Паф не хотели даже слушать продолжение того, что было дальше на афишке; они оставили свои табуреты и принялись шумно играть, представляя, как будет действовать гуттаперчевый
мальчик. Паф снова становился на четвереньки, подымал, как клоун, левую ногу и, усиленно пригибая язык к щеке, посматривал на всех своими киргизскими глазками, что всякий раз вызывало восклицание у тети Сони, боявшейся, чтоб
кровь не бросилась ему в голову.
Софья (тоскливо). Ты убивал
мальчиков. Одному из убитых было семнадцать лет. А девушка, которую вы застрелили во время обыска! Ты весь в
крови, и всё это
кровь детей,
кровь юности, да! Ты сам не однажды кричал: они мальчишки! Помнишь?
В этом Пушкине я любила только негрского
мальчика. Кстати, этот детский негрский портрет по сей день считаю лучшим из портретов Пушкина, портретом далекой африканской души его и еще спящей — поэтической. Портрет в две дали — назад и вперед, портрет его
крови и его грядущего гения. Такого
мальчика вторично избрал бы Петр, такого
мальчика тогда и избрал.
Шел по улице волк и всех прохожих бил хвостом. Хвост у него был щетинистый, твердый, как палка: и то
мальчика волк ударит, то девочку, а то одну старую старушку ударил так сильно, что она упала и расшибла себе нос до
крови. Другие волки хвост поджимают к ногам, когда ходят, а этот держал свой хвост высоко. Храбрый был волк, но и глупый тоже.
Мальчик горел, запихнутый в печь подальше, а баранья ляжка пеклась в той же печи, только поближе к устью, и у загнетки стояла робкая девочка-хозяйка, подбивая к огню хворост, а озорная гостья убирала хату, то есть засыпала сором и золою
кровь, пролитую на земляной пол, и металась, не зная, куда сбыть с глаз долой выпущенную из барана утробу.
Мальчик лежал ниц, замирал в тихих, но сильных содроганиях и захлебываясь собственною горячею
кровью, которая лилась из раны прямо в шапку и, наполняя ее, быстро задушила его через рот и ноздри.
Но насмешкою было бы призывать
мальчика к радости жизни, говорить ему о великой, священной самоценности жизни, даже если бы теперь же вырвать его из подвала и вывести на воздух и солнце. Безвозвратно выпита из него живая
кровь, выедена сила жизни. В какой угодно обновленный строй он вошел бы бессильным на счастье, и в лучшем случае жизнь открылась бы ему только как веселая пирушка.
Эта мысль не оставляла Милицы, пока она разглядывала нежданных гостей, заставляя несказанно волноваться девушку. Ведь Игорь мог сюда вернуться каждую минуту и тогда бедному
мальчику не миновать плена. И при одной только мысли о такой участи для своего верного товарища, сердце Милицы обливалось
кровью. Было еще тяжелее оттого, что ей не представлялось никакой возможности предотвратить опасность.
— Впрочем, — продолжал врач, — способ, о котором я упомянул, требует большой осторожности и потому опасен. В последнюю свою болезнь папа Иннокентий Восьмой хотел прибегнуть к нему. Сделали сначала опыт над тремя десятилетними
мальчиками; но как опыт не совсем удался и дети умерли, то и святой отец не соизволил подвергнуться ему. Остается многожелчному быть как можно смирнее и уступчивей, а тому, у кого недостает желчи, более приводить
кровь свою в движение.
Можно судить, что чувствовал Густав во время этого разговора:
кровь начинала останавливаться в жилах, дыхание захватывало в груди. Он хотел встать и разогнать эту адскую беседу; но, послышав топот бегущего
мальчика, решился еще остаться на прежнем месте.
Кровь у тебя кипучая; глаза твои разгораются, когда рассказываю тебе о похождениях богатырей и могучих витязей; все у тебя стрельцы да стрельцы на разуме;
мальчик крестьянский не стань перед тобою в шапке — сейчас готов ты сорвать ее и с макушкой.
Но не ежик лежал перед Пизонским в густой ботве картофеля, а неповитый
мальчик, облизанный Кинжалкиной мордою. Под ребенком был лохмот старенького платка — единственное достояние, которым могла с ним поделиться его истекавшая на меже
кровью мать.
Другой, молодой
мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без
крови в тонком лице, с остановившеюся доброю улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно.